Рассказы [компиляция] - Стивен Бене

— Сомнения? — говорит незнакомец, уже без прежней приятности.

— Ну да, — сказал Йавис Стоун. — Тут все-таки США, а я как-никак человек верующий. — Он прокашлялся и заговорил смелее. — Да, сударь, сказал он, — я начинаю сомневаться, что такая закладная будет признана судом.

— Есть суды и суды, — отвечал незнакомец, лязгнув зубами. — Впрочем, мы можем еще раз взглянуть на документ. — И вытащил большой черный бумажник, полный каких-то листков. — Симпсон… Слейтер… Стивене… Стоун, — бубнил он. — Ага! «Я, Йавис Стоун, на семилетний срок…» Кажется, все в порядке.

Но Йавис Стоун не слушал, потому что он увидел, как из бумажника выпорхнуло что-то другое. Мотылек словно бы, да не мотылек. Смотрит на него Стоун, и чудится ему, будто он говорит тихим писклявым голосом, тонким ужасно, тихим ужасно — и ужасно по-человечьи: «Сосед Стоун! Сосед Стоун! Помоги мне, помоги ради бога!»

Но не успел Йавис и глазом моргнуть, как гость сорвал с шеи большой яркий платок, поймал в него это существо — прямо как бабочку — и начал связывать углы платка.

— Извините, что отвлекся, — сказал он. — Так вот, говорю…

А Йавис Стоун весь задрожал, как напуганная лошадь.

— Это голос Скряги Стивенса! — прохрипел он. — А вы его в платок!

Гость немного смутился.

— Да, правда, надо бы его в коробку поместить, — сказал он с ненатуральной ухмылкой, — но у меня там довольно редкие экземпляры, не хочется их стеснять. Что ж, случаются такие маленькие ляпсусы.

— Не знаю, что у вас там за ляпсусы, — отвечал Йавис Стоун, — только это голос Скряги Стивенса. А сам-то он живехонек! Ведь не скажете вы, что нет! Во вторник его видел — бодрый и прижимистый, как сурок!

— Во цвете лет… — промолвил приезжий, скорчивши постную мину. Слышите? — В долине зазвонил колокол; Йавис Стоун слушал, и по лицу его катился пот. Он понял, что колокол звонит по Скряге Стивенсу и что Стивенс умер.

— Ох уж эти долгосрочные счета, — заметил незнакомец со вздохом, — до чего неприятно их закрывать. Однако дело есть дело.

Он все еще держал платок, и тошно было Йавису видеть, как он бьется и трепыхается в руке.

— Они все такие маленькие? — спросил он сипло.

— Маленькие? — повторил приезжий. — А-а, понимаю. Да нет, разные бывают. — Он измерил Йависа взглядом и осклабился. — Не беспокойтесь, господин Стоун, вы пойдете по первому классу. Я бы не рискнул держать вас не в коробке. Конечно, для такого человека, как Дэниел Уэбстер… для него нам пришлось бы построить специальный ящик — и даже тогда, полагаю, вас изумил бы размах крыла. Да, это была бы находка. Лестно было бы подобрать к нему ключик. Но в вашем случае, как я уже сказал…

— Уберите вы платок! — сказал Йавис Стоун и начал молить и клянчить. Но в конце концов выпросить ему удалось всего лишь трехлетнюю отсрочку — и то условно.

Если вам не приходилось вступать в такую сделку, вы не представляете себе, как быстро могут пролететь четыре года. К концу их Йависа Стоуна знает весь штат, поговаривают, не выдвинуть ли его в губернаторы, а ему это все не в радость. Потому что каждое утро он встает и думает: «Вот еще одна ночь прошла», а вечером, как спать ложиться, вспоминает черный бумажник с душой Скряги Стивенса — и до того ему тошно делается… Наконец стало ему совсем невмоготу, и вот в последние дни последнего года запрягает он лошадь и едет искать Дэниела Уэбстера. Потому что Дэниел родился в Нью-Гэмпшире, как раз в нескольких милях от Крестов, и все знают, что к землякам у него особенная слабость.

На Топкий луг Йавис приехал спозаранок, но Дэниел уже на ногах толкует по-латыни со своими работниками, с бараном Голиафом борется, нового рысака испытывает и отрабатывает речи против Джона К. Кэлхуна. Но когда услышал, что к нему пожаловал ньюгэмпширец, бросил все дела — такой уж был у него обычай. Угостил он Йависа завтраком, с каким пятеро не справились бы, разобрал по косточкам каждого мужчину и женщину из Крестов и наконец спрашивает гостя, чем может ему служить.

Тот отвечает, что дело вроде как о закладной.

— Давно я не брал дел по закладным, — говорит Дэниел, — да и не беру обычно, разве что в Верховном суде; но вам, если удастся, помогу.

— Тогда у меня в первый раз за десять лет появилась надежда, — говорит Йавис Стоун и излагает подробности.

Пока он рассказывал, Дэниел ходил по комнате — руки за спиной, то вопрос задаст, то пол глазами сверлит, словно буравами. Когда Йавис кончил, Дэниел надул щеки и выдохнул воздух. Потом повернулся к Йавису, и на лице его, как заря над Монадноком, занялась улыбка.

— Да, сосед Стоун, попросили вы у дьявола рогожу… — сказал он, — но я возьмусь вас защищать.

— Возьметесь? — переспросил Йавис, еще не смея поверить.

— Да — сказал Дэниел Уэбстер. — Мне еще примерно восемьдесят пять дел надо сделать и Миссурийский компромисс подправить, но я возьмусь. Ибо если двое ньюгэмпширцев не смогут потягаться с дьяволом, тогда нам лучше вернуть эту страну индейцам.

Потом он крепко пожал Стоуну руку и спросил:

— Вы спешили, когда ехали сюда?

— Да, признаюсь, не задерживался, — ответил Йавис Стоун.

— Обратно поедете еще быстрей, — сказал Дэниел Уэбстер и велел запрягать Конституцию и Кульминацию. Они были одной масти, серые, с белой передней ногой, и летели как пара подкованных молний.

Ну, не буду описывать, как взволновалась и обрадовалась вся семья Стоуна, увидя, что к ним пожаловал сам Дэниел Уэбстер. У Йависа Стоуна по дороге сдуло шляпу, когда они обгоняли ветер, но он на это почти не обратил внимания. А после ужина он велел своим идти спать, потому что у него сугубо важное дело к мистеру Уэбстеру. Хозяйка хотела, чтобы они перешли в залу, но Дэниел Уэбстер знал эти залы и сказал, что в кухне лучше. Там они и сели ждать гостя: между ними на столе кувшин, в очаге огонь жаркий, а гость, согласно спецификации, должен прибыть, когда пробьет полночь.

Казалось бы, Дэниел Уэбстер и кувшин — лучшей компании нельзя и придумать. Но тикают часы, и Йавис Стоун глядит все печальнее и печальнее. Глаза его блуждают, и хоть прикладывается он к кувшину — видно, что вкуса не чувствует. И вот, как пробило половину двенадцатого, наклонился он и схватил Дэниела за руку.

— Мистер Уэбстер, мистер Уэбстер! — говорит он, и голос его дрожит от страха и отчаянной отваги. — Ради бога, мистер Уэбстер, запрягайте коней и езжайте отсюда, пока не поздно!

— Вы везли меня в такую даль, сосед, чтобы сказать мне, что вам неприятно мое общество, — спокойно отвечает Дэниел Уэбстер и потягивает себе из кувшина.

— Жалкий я горемыка! — застонал Йавис Стоун. — Я вас заставил связаться с дьяволом и теперь сам вижу свое безрассудство. Пусть берет меня, если хочет. Я не очень этого домогаюсь, надо сказать, но я потерплю. А вы — опора Союза и гордость Нью-Гэмпшира. Вы не должны ему достаться, мистер Уэбстер! Вы не должны ему достаться!

Дэниел посмотрел на огорченного человека, который побелел и весь дрожал возле очага, и положил ему на плечо руку.

— Весьма признателен вам, сосед Стоун, — сказал он мягко, — за вашу заботу. Но на столе у нас кувшин, а на руках — дело. А я ни разу в жизни не бросал того и другого на половине.

И как раз в эту секунду громко постучали в дверь.

— Ага, — хладнокровно заметил Дэниел Уэбстер, — я так и подумал, что часы у вас немного отстают, сосед Стоун. — Он шагнул к двери и распахнул ее. — Входите! — сказал он.

Вошел гость — очень темным и высоким показался он при свете очага. Под мышкой он нес коробку — черную лаковую коробку с маленькими отдушинами в крышке. При виде коробки Йавис Стоун тихо закричал и забился в угол.

— Господин Уэбстер, если не ошибаюсь, — промолвил гость очень вежливо, но глаза у него загорелись, как у лисицы в чаще.

— Адвокат Йависа Стоуна, — сказал Дэниел Уэбстер, но глаза его тоже загорелись. — Могу ли я узнать ваше имя?

— У меня их изрядно много, — беззаботно отвечал гость. — На сегодняшний вечер, пожалуй, довольно будет Облома. Меня часто так величают в здешних краях.

С этими словами он уселся за стол и налил себе из кувшина. Водка в кувшине была холодная, но задымилась, когда потекла в стакан.

— А теперь, — сказал гость, улыбаясь и показывая зубы, — я приглашаю вас как законопослушного гражданина помочь мне вступить во владение моим имуществом.

И тут начался спор, горячий и упорный. Сперва у Йависа Стоуна еще теплилась надежда, но когда он увидел, что Дэниела Уэбстера теснят в одном пункте за другим, он только съежился в углу, не сводя глаз с лаковой коробки. Потому что ни вексель, ни подпись не вызывали сомнений — это было хуже всего. Дэниел Уэбстер вертел и так и сяк и стучал кулаком по столу — но уйти от этого не мог. Он предложил мировую; незнакомец и слышать о ней не хотел. Тогда он заявил, что имущество повысилось в цене и сенаторы штата должны стоить больше; гость же настаивал на букве закона. Он был великий юрист, Дэниел Уэбстер, но мы знаем, кто Царь юристов, как сказано в Писании, и похоже было, что Дэниел впервые встретил себе ровню.